«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

закусывать с полными стаканами коньяку, беспрестанно следовавшими один за другим, и кончила бесчисленным множеством чашек кофе по-турецки и повторением всех семи различных напитков. В конце концов, подали самовар, и мы принялись за бесконечное чаепитие. Была полночь. „Ах, – воскликнул один из офицеров, – если бы только у нас была сейчас водка!..“. „А она на самом деле запрещена в России?“. „Кроме первоклассных ресторанов больших городов – Киева, Одессы, Москвы. Там можно достать и заграничные вина. Но они очень дороги… Видите ли, смысл указа был в том, чтобы прекратить употребление алкоголя в низших классах. Богатые же всегда могут достать его»[400].

Между тем бывший на тот момент военный министр А.Ф. Редигер (1905–1909 гг.) вспоминал о том, что не мог достать спиртного даже на свой юбилей: «В день моего рождения (31 декабря) для встречи Нового, 1916, года у нас по обыкновению собрались близкие люди: мой тесть с женой, Игнатьевы с двумя детьми, Каталей, Яншина с двумя детьми, Каменевы с дочерью, С.П. Немитц и племянник Саша (из Ревеля). Устроить ужин не представляло еще особого затруднения, но добыть вино было трудно, так как во время войны оно продавалось только по предъявлении докторского свидетельства. Такое свидетельство (на шампанское, коньяк, белое и красное вино, всего по пять бутылок) мне добыл наш недавний знакомый, хан Эриванский, но я его получил так поздно, что успел использовать только в январе. Поэтому пришлось через Игнатьевых добывать кавказское вино, а Каменевы дали нам взаймы две бутылки шампанского. Таким образом, ужин удалось обставить прилично и в отношении напитков»[401].

В 1916 г. пьянство на фронте не прекращалось. Солдат Юго-Западного фронта В.Л. Падучев вспоминал о повальном пьянстве офицеров: «Командир батареи – капитан Афанасьев. „Солдатский вестник“ называет его по имени: Глеб, Глебушка. Или грубо-ласково: „Наш“. Со всеми офицерами артиллерийской бригады Глеб Ипатьевич весело пил на брудершафт и почти со всеми он на „ты“. Его любят за простой открытый характер, беспечность, радушие и гостеприимство. Глеб располагает к себе, с ним легко и весело. Он желанный гость во всех батареях, в управлении бригады, в штабе полка, в батальоне, и пулеметной команде. Ни одна офицерская попойка не обходится без него. Он общий любимец в среде товарищей, как Массалитин у солдат. Толстощекое лицо. Пышные севастопольские усы. Немного похож на жандарма. Но веет добродушием от цветущей фигуры этого толстяка. Глебу четвертый десяток, он был казначеем в управлении бригады, а батареей командует около года. Полнокровие и радость жизни написаны на его лице. Война открывает перед ним веселый путь по лестнице, чинов, вперед и выше. Глеб холост, жизнь его впереди, а пока: „Наша жизнь ко-рот-ка, все уносит с собою. Пей-же, пей, до дна, пей до дна“. Жалованье батарейного командира во время войны давало круглую сумму. Глеб жил в свое удовольствие, а его кутежи славились на всю дивизию. Зная от денщиков все подробности попоек, номера возмущались: „Кому как, а нашему война на пользу. Ряжку-то решетом не закроешь. Гладкий. Да и какая у него забота: утром халуп поставят самовар, напился-наелся, бумаги подписал и понес: то в пулеметную команду, то в управление к отцу Паисию, то в штаб полка. А уж если в парк попадет, тогда три дня без просыпу загуляет. Там спирту много. Главная вещь, везде друзья по одному делу. Начальство… им война! Глеб любит комфорт и удобства, чтобы жить – черт возьми! – на широкую ногу. Офицерская землянка должна быть сделана в виде просторной комнаты, где можно как следует принять гостей. Голландская печь, большой стол во всю длину, по стенам походные кровати – „гинтеры“, складные стулья, табуреты и трубка полевого телефона. Шумно и весело празднует Глеб свои именины. Денщики и два повара мобилизуются за несколько дней. Глеб заказывает блюда и соусы, готовит вина, достает спирт. Вечером он радушно встречает званных гостей, из бригады и полков. Приезжает „батюшка“ из управления бригады и ветеринарный врач „отец Паисий“, начальник пулеметной команды и командир батальона, адъютант и бригадный командир – все друзья. После третьей рюмки появляется неожиданная гитара, и Глеб, ловко ударив по струнам, начинает свою любимую: „Поговори хоть ты со мной // Подруга семиструнная! Моя душа полна тобой, // А ночь такая лунная. // Заморозил, зазнобил // Знать, другую полюбил!“. А потом лихо: „Эх, чарочка моя“, и все хором: „Выпьем же за Глеба, // Глеба дорогого. // А пока не выпьем, // Не нальем другого“. Еще несколько бокалов, хмель сладким дурманом кружит в голове, открывая влекущую туманную даль. Глеб начинает высоким тенором: „С времен давным-давно минувших“. Стук ножей, звон бокалов. Глеб поет остро веселые, неприличные частушки, подражает пьяному немцу, перед каждой рюмкой говорит прибаутки и рассказывает анекдот про молодого прапорщика и старого генерала, как они ночевали на одной кровати в варшавской гостинице»[402].

В ряде случаев офицеры втягивали в пьяные сборища и солдат: «Среди веселья Глеб капризно хлопает в ладоши, требуя денщиков. „Эй, ангелы-архангелы, позвать Сергеева!“ Через несколько минут в землянку смелыми шагами входит и останавливается у двери разведчик Сергеев. У него такой вид, словно никаких гостей не видит и ничего особенного не происходит, а вызвали его по делу, вот он и пришел: „Честь имею явиться, ваше высокоблагородие“, – громко рапортует Сергеев, и лукавые огоньки дрожат на его неулыбающемся лице. „А, молодец, это ты? Что скажешь?“ „Изволили требовать, ваше высокородие“. „Да-да-да. Ну-ка, вот-что: пей! Василий, налей ему фужерчик“. Сергеев скромно отказывается: „Да не стоит, ваше высокородие“. „А я говорю – пей!“. Вежливо и церемонно, как жених, берет Сергеев от денщиков чайный стакан, из уважения отворачивается к стенке и выпивает в один прием. Глеб с удовольствием смотрит на него: „Ну, Сергеев, повесели кампанию. Что можешь рассказать?“ „Да есть смешное, ваше высокородие, – только уж очень скоромное…“. „Валяй!“. „Так что неудобно при господах офицерах“. „Дуй!“. Тогда Сергеев, при взрывах общего смеха, начинает бойко декламировать басню такого содержания, что непривычный молодой прапорщик Вязьмитинов смотрит на него, не улыбаясь, широко-открытыми глазами, пока Глеб не толкнет его в бок: „Что, прапор, уставился, как на новые ворота? Здорово?“. „Эх, чарочка моя!..“. Кутеж продолжается до мертвой точки. Глеб не признает середины! „Сел за стол, так уж пей до дна!“. Гости разъезжаются на рассвете»[403].

Пьянствовал и низший командирский состав. «Минаков никогда ничего не забывает. Командир батареи, который бывает трезвым только от обеда до вечернего чая, безмятежно спокоен за все: Минаков не проспит, не забудет, все сделает,